Мейсон проболел почти месяц и встал с постели незадолго до Дня благодарения.
О его побеге не вспоминали. Все старательно делали вид, что ничего не произошло. Никто не читал ему нотаций, не докучал расспросами и ненужными утешениями. И даже Ченнинг, которому многое позволялось, не устраивал мелких пакостей и обходил стороной комнату старшего брата.
Отец немного помягчел к нему… Устроил вечеринку взамен пропущенного дня рождения (был приглашен и приехавший на каникулы Джордж, хотя от дружбы кузенов СиСи был далеко не в восторге), подарил крутой фотоаппарат, о котором Мейсон давно мечтал, а в День благодарения проявил немыслимое великодушие, разрешив покинуть столовую прежде, чем все начали играть в «Правду или ложь». Мейсону впервые не пришлось отбывать повинность за праздничным столом… Но это не радовало… Настораживало… Мейсон чувствовал, что отец наблюдает за ним. Как-то за ужином он поймал странное выражение его лица — как будто отец видит его впервые и пытается понять, что же ему делать с этим незнакомцем.
После праздника СиСи сообщил, что учиться в прежней школе Мейсон больше не будет: после Рождества продолжит учебу в местной школе, куда его будет сопровождать Эрик, специально нанятый для этого новый шофер.
— А пока позанимаешься с репетиторами, — подытожил СиСи и отбыл в очередную деловую поездку.
Жизнь возвращалась в привычное русло.

В конюшне тихо фыркали лошади. Терпко пахло сеном, кожей, свежими опилками и теплой шерстью. Мейсон приходил сюда не только ради уроков верховой езды. Его привлекали сами лошади: Рэйд — уверенный в себе, с большим чувством собственного достоинства; Джентли — настоящая девчонка, из тех, кто сам выбирает себе всадника; Бриз и Дайв — любопытные и непоседливые любители пошалить; Бадди — пони Ченнинга — добродушный и ручной; Лекси — степенная, но еще полная сил, терпеливая и очень добрая.
Мейсон где-то вычитал: если у человека есть лошадь, значит, у него всегда есть место, где его любят и ждут…
Мейсон приходил, слушал рассказы Коула Дженкинса (старший конюх знал толк в лошадях: он прожил полжизни на ранчо в Техасе, и лишь желание быть поближе к дочери и внукам заставило его перебраться в Калифорнию), учился понимать и уважать этих благородных животных, по мере сил помогал конюхам и не чувствовал себя одиноким.
Здесь отступала злость на себя, которая царапала где-то в груди, шипела по-змеиному: «Ты всех подвел… Ты виноват…» — с того самого дня, когда их с мамой разлучили.
От мамы нет писем… Не было ни на Рождество, ни на Пасху… И звонков тоже не было и нет…
— Помощь нужна, мистер Дженкинс?
— Лишняя пара рук никогда не помешает. — Коренастый ковбой лет пятидесяти в стетсоновской шляпе выводил в проход Джентли, темно-гнедую кобылу с тонкой длинной изогнутой шеей, небольшой головой и крепкими ногами. — Отведи нашего юного друга в леваду.
Из соседнего денника раздалось призывное ржание.  Мейсон заглянул сквозь решетку.
— Привет, Бриз. Как ты, приятель?
Рыжий, с проточиной[11] годовалый жеребенок мотнул гривой и  нетерпеливо ковырнул копытом опилки.
Мейсон снял с крючка на двери денника необходимую для прогулки амуницию, отодвинул защелку, осторожно вошел.
— Бриз… Хороший мальчик… Хороший… — Мейсон встал у левого плеча жеребенка, погладил его по шее, протянул кусок моркови. Лакомство тут же исчезло с раскрытой ладони. — Пойдем-ка погуляем.
Мейсон аккуратно надел на Бриза недоуздок[12], пристегнул чембур [13] и повел на выход.
На коновязи стоял отцовский любимец Рэйд. Высокий, статный гнедой с удовольствием подставлял бархатистый бок под щетку конюха.
— Привет, Том.
— Привет, ковбой, — отозвался младший конюх. Отложив щетки, он принялся обтирать Рэйда влажной суконкой.
В леваде — большом огороженном зеленом участке — уже бродили остальные четвероногие обитатели конюшни. Мейсон завел Бриза, прикрыл калитку и отпустил жеребенка. Бриз пробежался вдоль ограды и вернулся к Мейсону. Ткнулся носом в плечо, потом потянулся к карману куртки. Почуял яблоко.
— Нельзя! — Мейсон отодвинул его морду от себя. — Хорошего понемножку, обжора. Иди, пощипи травку.
Жеребенок ускакал к своим товарищам.
— Придет время, и он станет чемпионом, — послышалось сзади.
Мейсон оглянулся. СиСи стоял, опершись локтями на верхнюю перекладину левады.
— Пройдемся? — предложил он.
Отцовские предложения всегда звучали как приказ. Мейсон перелез через ограждение загона, и они не спеша зашагали по дорожке, ведущей от конюшни к дому.
Впереди показалась беседка. Они свернули к ней, сели на скамейку внутри. В центре беседки находился круглый стол, на котором стояла ваза со свежесрезанными цветами. Рядом располагались два стула с высокими спинками. Под столом валялись забытые младшими Кепвеллами заводная обезьянка, кукла и скакалка.
— Как твои дела? — спросил СиСи после недолгого молчания.
— Нормально, — прозвучал дежурный ответ.
— Это как?
Мейсон бросил на отца настороженный взгляд. Откровенничать с отцом — сомнительное удовольствие. Потом тебе же это и припомнят… Или коронное: «Я же тебе говорил!» и долгие нотации, после которых чувствуешь себя полным неудачником… Сухую похвалу: «Ничего удивительного, Мейсон, ты же мой сын. Ты Кепвелл!» — можно по пальцам пересчитать. Да и что рассказывать? Школа и в Африке школа. Ребята по большей части дружелюбные. Баллы отличные, даже по математике. Вчера проплыл на четыре секунды быстрее Блейка Уилтона. Тренер доволен, но, кажется, намечаются неприятности… Больно подозрительно поглядывают на него школьный чемпион и его компания.
— Все хорошо.
— Рад это слышать. Но знаешь, иногда важно говорить больше, чем просто «все хорошо».
— Я исправил математику, если ты об этом, — буркнул Мейсон.
«Что за характер! Вот как с ним разговаривать?» — раздраженно подумал СиСи, но продолжил спокойным тоном:
— Мейсон, я понимаю, что ты скучаешь по маме… Но она занята собой, своими проблемами, своей жизнью. Это для нее важнее, чем быть хорошей матерью. Она не готова взять на себя заботу о тебе…
Слова отца заставляли сердце Мейсона болезненно сжиматься. Он пытался заставить себя поверить в то, что говорил отец, но не мог. Он точно помнил, какой терпеливой и доброй была мама… Как гордилась им, когда он научился читать… А еще он помнил, как клал голову ей на колени, когда она плакала после ссор с отцом. Он пытался, как мог, по-детски, утешить ее… В такие минуты Мейсон считал отца злодеем и мечтал поскорее вырасти, чтобы защитить маму от всего плохого… Как она могла быть такой, какой описывал ее отец?
Обида за маму рвалась наружу, готовая выплеснуться словами протеста: злыми, горькими… Мейсон вцепился пальцами в скамейку и прикусил щеку изнутри, надеясь, что боль пересилит желание нагрубить отцу. Он не сводил с СиСи враз потемневших глаз и было что-то во этом упрямом взгляде… Что-то, что СиСи категорически не нравилось… Что-то неправильное… Еле уловимое… Сомнение? Он смеет сомневаться?!
— Ты должен мне верить! Я твой отец! — СиСи повысил голос. — Я знаю твою мать лучше, чем ты!
Твердая убежденность сына в непогрешимости Памелы злила неимоверно. СиСи понимал, что Мейсон видел только одну сторону своей матери, и эта сторона была далека от реальности. За годы разлуки он вбил себе в голову образ идеальной матери, и этот придуманный светлый образ стал для него единственным истинным… Это понимание подпитывало злость. Никогда прежде СиСи не сражался с ветряными мельницами…
— Она любит только себя. Сейчас тебе сложно это принять, но когда ты вырастешь — поймешь, что это правда.

Подпись автора

Жизнь похожа на слоёный пирог. Жаль, не так вкусна. Мэйсон Кэпвелл.