Исходные данные.
Время: 1993
Место: Доминиканская республика
События канона: сохранены

По заявке Happiness -" СиСи находит Иден".

- Ты не должен был приезжать.
Сухие, твердые, спокойные слова, сухие глаза, сухой взгляд владеющей собой, не нуждающейся ни в чем и ни в ком, женщины.
Но он помнил по-детски доверчивую радость, затопившую (лишь на мгновение, на первое, дорассуждающее, дооборонительное мгновение) измученные серые глаза, ее первое движение, когда только-только открылась перед ним обитая темно-коричневым линолеумом дверь отеля- к нему.
Дочь, которую не раз отнимала смерть, которую теперь отняло безумие, - стояла в шаге от него. Так близко, что можно дотронуться до нее - если позволит   равнодушно-настороженно смотрящая на него из ее глаз  женщина.
Можно дотронуться - коснуться нельзя.

****
Позже СиСи поймет, что тогда он, на каком-то, одним родителям ведомом автопилоте, сделал не просто правильное - единственно возможное.
Но он так и не поймет, откуда взялись у него силы не броситься к ней.
Откуда взялись силы просто переступить порог и войти.

***

В номере она повернулась, скрестив руки на груди и глядя ему прямо в глаза.
- Ты не должен был приезжать, - повторила она. - Зачем ты нашел меня?
СиСи уже знал, что нужно ответить нейтрально, чтобы не спугнуть ее, не нарушить неуловимое доверие, которое позволило ей не захлопнуть перед ним дверь и не сбежать.
- Мне нужно было взглянуть на тебя, - хрипло ответил он, почти физически заталкивая обратно рвущееся из горла имя дочери. - Увидеть, что...
- Я в порядке? - она вскинула брови. - Я в порядке.
Позже он поймет, что все могло бы сложиться иначе - и тогда, наверное, он потерял бы ее вновь.
Тогда он не мог больше рассуждать и не мог сдержаться.
Просто в тот момент, когда насмешливо-сдержанно улыбнулись потрескавшиеся  губы, повлажнели ее глаза. То, знакомое ему с детства, едва ли не с ее младенчества, выражение Иден: одновременно упрямое и упрашивающее, исполненное твердости - и заставляющее сердце сжаться от страха за нее, такую сильную и такую (может, он всегда подсознательно чувствовал это?) хрупкую.
- Иден...
Она отпрянула так, как будто он успел коснуться ее. В глазах взметнулся страх.
- Нет!
И как будто пытаясь возвести между ним и собой как можно более прочную стену, она заговорила; не сдерживаясь, яростно, не то защищаясь, не то - защищая:
- Ее больше нет; нет, слышишь? Иден- твоей Иден.
Она, наверное, увидела осознание в его глазах и поправилась:
- Нет, Лисы нет. Но и Иден- нет. Это навсегда.
Ему трудно, почти невозможно понять пропитавшие каждое ее слово отчаяние и отрицание.
Он терял ее. А потом, сидя перед экраном, глядя на озадаченно хмурящееся или заливисто смеющееся детское личико, он бесстрастно удивлялся тому, что в этой утратившей Иден вселенной еще что-то может длиться, совершаться, происходить, иметь значение - даже для него.
Сейчас Иден перед ним: недосягаемая, отталкивающая его - но она здесь, вот, на полускрытой откидным воротником шее бьется пульс, на левой щеке едва заметная царапина...Иден, послушай, только смерть необратима, с кепвелловским упрямством (и как же сильно ощущает он его в ней сейчас!) хочет заставить он ее понять.
Он шагнул к ней, заставляя себя держать руки опущенными.
- Дочка, - в ее глазах прибавилось страха, но одновременно складки губ утратили жесткость, - ты знаешь, что я... я не могу тебя оставить.
- Можешь, - она вдруг заговорила медленно, спокойно, будто он и правда может понять, заговорила тихо и внятно: - Потому что единственное, что мне помогает - знать, что это все не коснулось вас.
С откуда-то взявшейся твердостью (как если бы ей снова было десять, и она упрямо отказывалась ... он не мог вспомнить, от чего отказываются маленькие, десятилетние девочки... ), он шагнул к ней.
- Я не отпущу тебя.
В ее позе - оживление, во вскинутом подбородке- зеркальное отражение его твердости, едва ли не наслаждение победой в упрямо поднятых бровях.
- Придется.
Позже он вспомнит, как схватил ее за плечи и сжал.
- Я не могу тебя снова потерять, - сквозь сжатые зубы , раздельно, выговорил он.
Спокойный взгляд - так близко. Спокойный без горечи голос.
- Ты уже меня потерял. Вы все. Я... - ее лицо начало искажаться, вдруг сломалась линия взлетевших бровей, задрожал подбородок.
- Папа... - Оказывается, наощупь понимает он, это слово может ранить, ранить глубоко, до крови, - папа, неужели ты не понимаешь? - умоляюще, жалобно, так, будто он причиняет ей боль, и отказывается это понять, - я не могу видеть, как ты не узнаешь меня. А так будет- каждый день, всегда,- с безысходностью знания закончила она.
Он позже не сможет вспомнить, какие из ее слов заставили его руки выпустить ее плечи.
- Так лучше, папа.
Он чувствовал, что качает головой.
- Я не знаю, что лучше для тебя, родная, - услышал он свое признание, и они оба ощутили, как просто далось ему последнее слово, и почему-то это что-то изменило, - но я знаю, на что никогда не смогу пойти. Ты помнишь, - на миг дыхание прервало, - как я просил тебя о смерти?
Ее глаза затуманились воспоминанием, пережитым тогда ужасом. Это нужно. Прости.
- Теперь подари мне право быть с тобой, - тихо попросил он. - Это нужно мне - нужнее, чем что-либо тогда.
Он видел- она поверила.
Сухие, шелушащиеся, обкусанные губы, дрожащие ресницы. Через миг она подняла на него взгляд; взгляд не человека, сложившего с себя часть ноши, а принявшего на свои плечи еще одну- его.
Может, с детьми так всегда...Как отличить, где, как, когда стремление уберечь их от боли сменяется попыткой уберечь себя от их боли... позже задаст он себе вопрос. Не найдет ответа.
А она уже в его объятиях. И не вспомнить, кто сделал первый шаг.
Она плакала - не судорожно и не безмолвно, не таясь и не пытаясь не таиться.
Это были слезы, тихие слезы ребенка, который уже знает, что слезы ничего не изменят, но еще не верит, что это пройдет.
Отец прижимал ее к себе и мерно покачивал в руках. Он вспоминал ее самые первые слезы и самое первое свое обещание: " все будет хорошо".
Он повторял его сейчас. Снова и снова. Держа ее и держась за нее.
И вот уже нет ничего- ничего, кроме сомкнутых ресниц, тихого, прерывистого, как всегда после слез, дыхания.
Не заглядывай вперед, скажет он себе позже, ни до завтра, ни на час, ни за грань этих мгновений, ни до опущенных рук.
Не заглядывай. Не жди. Просто держи - вот так.
Может, тогда сможешь помочь.