Три часа ночи - самое тяжелое время.
Это граница ночи и утра. Время преступлений и самоубийств. Время, когда измученный переживаниями разум ищет забвения во сне. Даже если в вечном.
Согласно статистике, ежегодно сотни арестованных накладывают на себя руки прямо в следственном изоляторе.
Дмитрий Арсеньевич Граф не собирался увеличивать статистику собственной фамилией, но не мог запретить себе мрачные мысли.
Находиться под стражей в изоляторе маленького городка - это совсем не то, что в крупных мегаполисах. Перенаселение камер встречается реже. Есть возможность расселять судимых и несудимых, заразных и здоровых. И всё-таки… Неволя есть неволя.
Граф очутился в небольшом, довольно мрачном помещении, где, помимо него, содержались двое жуликов. Один обвинялся в убийстве сожительницы. Второй - в нанесении тяжкого вреда здоровью собутыльника.
Сначала все трое не горели желанием общаться. Потом соседи Графа познакомились между собой на почве общих интересов - тоске по выпивке. Позже нашли о чем разговаривать и с Димкой. Но тот, чаще всего, молчал и лежал, смотрел в потолок.
Как-то плавно фамилия Димки - Граф - стала его условным обозначением для сокамерников. Отношение сформировалось по принципу "как корабль назовете, так он и поплывет". В отношении к нему проскальзывало то своеобразное снисхождение к «аристократу», то классовая ненависть. Но в целом Димку никто не донимал, он тоже ни к кому не лез.
Дни и ночи сливались, как это бывает у спелеологов, долго находящихся в глубоких пещерах. Без мобильного, без ноутбука – оторванный от цифровой реальности, Граф мучился, словно наркоман без дозы. Реальный мир был ужасен. Внутренний - рвал душу угрызениями совести, тоской от потери "кровной" семьи, разочарованием в себе, в своих идеалах, в смысле жизни... А виртуальный мир находился вне пределов доступа, нырнуть туда, как в спасение, не было никакой возможности.
Три часа ночи.
Если ты еще не спишь, то есть ли смысл засыпать сейчас, в преддверии утра? А наступит ли оно вообще? Или ночь будет тянуться бесконечно? Как в том подземелье, где он чуть не убил Макса. Вечная тьма. Вечная тишина.
Три часа ночи.
Граф сомкнул ресницы поплотнее и попытался абстрагироваться от всего. От храпа незнакомых людей, с кем приходилось делить тесные квадратные метры. От духоты. От осточертевшего давящего  полумрака. Раньше ему нравилось слабое освещение. Теперь Димке казалось, он возненавидит такой свет навсегда.
Димка попытался вспомнить другую темноту. Не вызывающую никаких особых эмоций. Салон самолета. "Уважаемые пассажиры, мы готовы зайти на посадку. Пожалуйста, пристегните ремни и оставайтесь на местах..."
Меня не надо пристегивать. Я и так останусь на месте.
Тhe place is make me too…
- Эй! Граф! Граф! Ты что, пиндосский шпиён, что ли?!
Димка открыл глаза. Похоже, он все-таки спал. И даже разговаривал во сне.
На английском.
- Я - не шпион, я - переводчик, - мягко заверил Димка патриотично настроенного соседа.
- Переводчик?! - изумился собеседник, - это ты чего, по-ихнему, как по-нашему, можешь? Вот прямо они говорят, а ты понимаешь?
- Ну да, - Димка подумал о языке программирования. Вот прямо я пишу, а компы реагируют...
Граф подавил улыбку.
- А скажи что-нибудь? - заинтересованно потребовал второй сосед.
Граф пожал плечами и без выражения, словно считалку, произнес:
- How little of life's scanty span may remain, What aspects old Time in his progress has worn, What ties cruel Fate, in my bosom has torn. How foolish, or worse, till our summit is gain'd! And downward, how weaken'd, how darken'd, how pain'd! Life is not worth having with all it can give- For something beyond it poor man sure must live .
Сокамерники молчали и хлопали ресницами. Потом один неуверенно уточнил:
- Стихи, или че это было?
- Стихи, - кивнул Граф, - Роберт Бёрнс. Это о том, что в жизни по-любому до фига косяков, но были и кайфовые дни. Память о хорошем помогает жить.  И нет смысла пытаться выше головы прыгнуть, или хотеть срубить все земные ништяки. Лететь выше всех – падать больнее. Жить стоит ради другого. Ради своих близких. Во имя добра. И все такое.
Сокамерники Графа переглянулись.
- Чего это, - осипшим голосом возразил один, - кайфуй, пока живется, покуда сердце бьется. Когда придет... звезда, за нею - пустота!
- Да ты поэт, - удивился Граф.
Второй ревниво сжал губы и немедленно постарался утереть нос и сопливому аристократу-переводчику, и новоявленному Пушкину местного СИЗО.
- Бутылка. Игла. Чья-то мятая рожа, На сотни других твоя баба похожа. А жизнь пролетает шальной электричкой, И вот догорает последняя спичка. А может, все было красиво и четко: Свой клуб, Гелендваген, а рядом - красотка. Но если бессмысленна жизнь и пуста, Задолго до смерти наступит... звезда. И ради чего ваще землю топтать? Об этом скажи себе сам, твою мать! Но жить нужно так, чтоб тебя уважали. Как тапки откинешь, чтобы долго рыдали!
Граф и третий обитатель камеры дружно округлили глаза, потом зааплодировали.
- Ого, - проговорил Граф, - вот это импровизация! Да тут прямо литературный салон!
- Чай, тоже не лаптем щи хлебаем! - приосанился импровизатор.
- Сображаем, че к чему, - кивнул Граф, - а ты, часом, не профессионал?
Импровизатор вдруг улыбнулся.
- Литфак в свое время закончил. Только когда это было! Я в молодости свою рок-группу сколотил, и сам тексты песен писал. Только ни к чему не привело. Поорали в переходах и разлетелись, кто куда.
- А я девять классов, и все, - надулся третий, - куда уж мне тут с вами всеми, образованными!
- Значит, ты самородок, - определил выпускник литфака, - краткие философские сентенции выдаешь, закачаться можно.
- Чего? - недоверчиво поднял бровь его собеседник.
Послышался знакомый стук в дверь.
- Все быстро встали посередине, чтоб я вас видел! – скомандовал охранник, гремя ключами.
- Так это что, утро уже? - удивился Граф.
- Да, Ваша светлость, завтракать пора, не изволите ли? - съязвил Самородок.
- Изволю, - решил Димка, - мне сегодня в два часа в суд идти.

Подпись автора

Если болтаю лишнее, не обижайтесь, я любя!